Живопись Алексея Паршкова диалогична по своей природе; начала, казалось бы, противоположные, взаимодействуют в пространстве ее поэтики. Во-первых, эта живопись по-настоящему смела и современна и вместе с тем глубоко традиционна. Во-вторых, она вырастает из многих архетипов и мифологем. Искусство художника похоже на антологию основополагающих общечеловеческих ценностей, зрительно сформулированных понятий и постулатов, дополняющих друг друга, но иногда и противоположных. Однако переполненность иногда несколькими смыслами не идет во вред активной форме и цвету в работах художника. Проще говоря, эта живопись красива и содержательна в одно и то же время. Это в-третьих.
Постараемся, однако, изъясняться последовательно. Начнем с соединения современного эксперимента и традиционализма. Я вижу проявления первого прежде всего в том, что на самом деле полотна Паршкова не картины, даже не декоративные композиции-панно. Художник при помощи масляных красок строит на холсте целые микромиры, которые построены по особой логике и где течет особое время. В актуальном искусстве сейчас как раз в ходу концептуальные объекты, принимающие вид традиционной картины, но на деле ею не являющиеся. В них нет ни традиционных для обычной живописи пространства и колорита, композиция строится не органически, а умозрительно, по сути – монтируется. В известной мере сказанное относится и к работам Паршкова. Что же касается традиционализма вещей художника, то проявляется он прежде всего в выборе «вечных» тем и мотивов: любовь, красота, материнство, течение жизни, сельские праздники, натюрморты с дарами природы, жанровые сценки в интерьере и на открытом воздухе и, конечно, ню.
Стоит ли говорить, что все это – обитель культурных мифов и архетипов, воспринимаемых и «считываемых» почти одинаково многими людьми, независимо от национальности и культурного менталитета. В картинах Алексея Паршкова мифы, как и должно, вырастают, из окружающей людей природы, поворачивающейся к ним своей загадочной или поэтической стороной. Вот, например, трогательная «Курочка» (2003) – полудевушка-полуптица, прикрывающая наготу юного тела роскошным оперением огромных крыльев. И тут же мы вспоминаем о другой девушке-птице – о врубелевской «Царевне-Лебедь», а это, разумеется, открывает перед нами еще один огромный пласт культурной памяти и художественных ассоциаций, навеянных серебряным веком. Или «Яблонька» (2003) – молодая мать с ребенком у подножия склоненного под тяжестью плодов дерева. Помимо извечной темы материнства здесь прочитывается уходящая в не менее давние века тема плодородия, осеннего увядания и весеннего возрождения – словом, вечно повторяющегося цикла жизни. В картине «Родня» (1995 – 2003) семья собирается вокруг своей кормилицы – коровы, на фоне возвышающегося, как башня, стога в окружении других собранных заботливыми руками людей природных даров. Перед нами – гармония не только с природой, но и шире – с извечно существующим порядком Мироздания.
Когда смотришь на полотна Паршкова, вдруг в сознании возникает музыка. Краски начинают звучать. Художник часто изображает играющих музыкантов, особенно любит флейты и скрипки с их щемящее тоскующими голосами, соответствующими как нельзя лучше элегическому настроению («Концерт под грушей», 2003; «На закате», 2003; «Музыканты», 2004) и натюрморты все с теми же музыкальными инструментами («Натюрморт с флейтой», 1990 – 2004). Всем этим ассоциативным мелодиям сопутствуют другие – во многом противоположные по настроению. Речь о натюрмортах, где нет ничего звучащего, но которые выстроены так, что кажутся своего рода алтарями какого-нибудь древнего культа Природы со щедрыми, рождаемыми ею самой дарами. Здесь уместнее прозвучали бы какие-нибудь торжественные протяжные песнопения, сопровождающие принесение жертв («Натюрморт с ромашками», 1990; «Натюрморт с луком», 1998; «Полдень», 2003; «Вечер», 2003; «Груши», 2003 и др.).
Уже в этих работах явно выражено мифологическое начало, опирающееся на особое иерархическое построение композиций (в центре – сосуды с вином, вокруг – овощи и фрукты, разложенные на нескольких ярусах). Но среди произведений Паршкова есть и вовсе фантасмагорические вещи, в которых любые логические связи оказываются несостоятельными перед лицом поэтического мифотворческого мышления художника. Например, удивительная работа «С вечером вместе» (2003). Вечер, сумерки, стог сена на берегу реки, за рекой – полоса леса. Но неожиданно, как будто в другом пространстве, а на картине – на уровне неба – возникает другое видение: огромная фигура лежащего пастуха и еще одно воображаемое пространство – множество пасущихся коров, тоже как бы парящих в воздухе вокруг стога на берегу. Художник старается соединить в картине несколько временных пластов и пространственных зон – дневную знойную пору, отдых пастуха в тени, пасущееся на солнце стадо и, наконец, опустевшее пастбище после возвращения домой на закате. Так повседневная реальность и станичный пейзаж преображаются фантазией художника в сказочное зрелище, развивающееся во времени.
Снимать один за другим слои смыслов, заложенных почти в каждой вещи Алексея Паршкова, необычайно увлекательно. Но надо подчеркнуть. Что эти скрытые от невнимательного взора содержательные пласты постигаются в своей полноте прежде всего благодаря художественному решению той или иной работы. Картины Паршкова написаны насыщенными, яркими цветами и переливаются десятками полутонов. В духе диалогичности своего искусства художник нередко прибегает к контрастным или дополнительным (т.е. взаимно усиливающим свою интенсивность) цветам. Вообще, цвета у художника кажутся живыми, текучими, а его композиции похожи на драгоценные фрески или витражи – благодаря своей особой светоносности. Через особую пульсацию цвета своих полотен, через подчеркнуто плоскостное, условное решение композиции Алексей Паршков транслирует зрителю не только свою общечеловеческую философию, но и свою огромную любовь к этому миру с его красотой и с его живущими потаенной жизнью вечными сюжетами и темами.
Самое замечательное, что вся полнота и глубина этого мира познаются художником не в процессе долгих исканий и странствий. Богатство бытия – и физического, и умозрительного – умещается для Алексея Паршкова в его любимой станице Старокорсунской и ее окрестностях. Как сказано в одном из его афоризмов: «О Корсунская моя, – хрупкая и незабвенная. Мир неисчерпаемый…»
Андрей Толстой, доктор искусствоведения, профессор